Воевал с бандеровцами в Карпатах и расписался осколком на Рейхстаге: 98-летний фронтовик откровенно рассказал о боевом прошлом
– Это палочка походная, а это в коридоре – парадная. Стоит ждёт меня, – улыбается ветеран, которому 17 мая исполнится 99 лет. – У меня палочки для удобства в каждом углу квартиры стоят. А вот и мои парадные туфли, сейчас ещё плащ накину, и можно отправляться.
Выходя из подъезда, Алексей Головацкий приветствует маляров, которые красят его подъезд к 9 Мая.
– Здравия желаю, ребята! – бодро отчеканивает он, после чего садится в машину, чтобы ехать в Гомельский областной музей военной славы, где его ждут экспонаты времён Великой Отечественной войны.
По пути в музей Алексей Александрович вспоминает 1941 год.
– В 16 лет я помогал солдатам минировать мост. Вижу, бегут к нам бойцы в полной боевой выкладке. Вспотели, аж соль белыми пятнами на рукавах гимнастёрок выступила. Я им говорю: «Давайте винтовки почищу». Разобрал затвор, протёр. Бойцы вытаращили глаза, удивились, а за оказанную помощь дали котелок с кашей. Что интересно, сами ели из пилоток, так как лишней посуды не было. После того как я объяснил, что ходил с братом на стрельбище и теперь могу с завязанными глазами разобрать карабин, они поставили меня на армейский учёт. Я получил вещмешок с сухарями, бинокль, каску и стал возить на тележке, запряжённой лошадьми, старшего лейтенанта. Ночевал вместе с солдатами на болоте в шалаше, в центре которого висел мешок с махоркой. Бойцы надымят – дышать нечем, зато и комары нас боятся. Молодо-зелено, устану за день, вещмешок с сухарями под голову положу и сплю, а наутро вся кожа на лице болит. – Ветеран потирает щёку. – Вскоре объявились и немцы. Вижу, едут на здоровенных машинах, у которых спереди колёса, а сзади гусеницы. Не хотелось в плен, так я штанишки в руки и пошёл босиком через лес 30 километров в родную деревню Киров Наровлянского района, где меня ждала мама. А вскоре к нам нагрянули полицаи. Как они лютовали! Закололи штыками троих малолетних детей нашей учительницы – её изверги расстреляли только за то, что у неё нашли номер газеты «Правда», где было написано, что Красная армия отбросила врага от Москвы. Кто-то из местных жителей – пособников нацистов доложил. Нашли жертв полицаев в лесу по туфелькам расстрелянной учительницы. Они стояли на пеньке рядом с ямой, куда бросили тела погибших, присыпав песком и накрыв ветками. – Ветеран сглатывает подступивший к горлу ком.
Машина останавливается и, заходя в музей, Алексей Головацкий продолжает:
– В 1943 году я вступил в партизанский отряд имени Жукова, соединения Александра Сабурова. Помню, как на наш лесной аэродром приземлился кукурузник, из которого вышел легендарный организатор партизанского движения в Украине Сидор Ковпак. Две недели зализывал у нас раны, после того, как фашисты его крепко потрепали. Мы звали его Дедом, – улыбается Алексей Головацкий. – Смотрю – лежит его кубанка на столе. Я отпорол от каракулевого пальто брата воротник и за ночь пошил из него себе такой же головной убор. Хотел походить на Ковпака и его бойцов. А для этого учился обращаться со всеми видами оружия. Наш командир расстилал палатку, на неё выкладывал вооружение, которое мы изучали по восемь часов в день. После этого я мог даже дорогу заминировать.– Неожиданно взгляд ветерана останавливается наставшим музейным экспонатом пулемёте Дегтярёва.
– Похож на ваш? – уточняю.
– Мой был без приклада, – стучит палочкой по оружию ветеран, будто желая проверить, настоящее оно или нет. А потом, как будто во время лесного привала, садится рядом, поглаживая диск оружия. – В партизанах во время освобождения Полесья много из чего пришлось пострелять. Из пистолета-пулемёта Дегтярёва, немецкого пулемёта МГ, бельгийской и немецкой винтовок, а наша трёхлинейка помогла взять на мушку полицая. Был и такой случай на Припяти под Туровом. Вижу – летит «Рама» (самолётразведчик «Фокке-Вульф»). Я из пулемёта зажигательными как полоснул по нему. Сбитый самолёт сел на болота. Пока я добежал к нему, немецкого лётчика наши партизаны увели и уже пулемёты снимают. Я достал нож и облупил вишнёво-красную кожу с одного сиденья, потом со второго. Приладил эту кожу к седлу нашего командира. Какой он был радостный!
Обернувшись, ветеран останавливает взгляд на миномёте и, резко отпрянув от него, произносит:
– Волосы горели, краска кипела на раскалённом от стрельбы стволе миномёта, а я от прицела не отходил, бил на Одере по немцам! А сейчас в кино актёры мину в дуло бросят – бух! Миномётный расчёт падает на землю – хаваецца. Только у меня был не такой 82-миллиметровый батальонный, как в музее, а 120-миллиметровый – полковой! Ёлки-палки, перепахивал землю как надо! А вот и мой старый друг. – Алексей Александрович указывает палочкой на карабин.
Я пытаюсь раскрыть штык, чтобы оружие выглядело более грозным.
– Зачем отымать штык, пусть так. У нас, артиллеристов, был без штыка. – Ветеран берёт в руки оружие, фотограф приступает к съёмке, в то время как Алексей Головацкий пытается передёрнуть затвор: – Ого, затвор-то запаян! Не поддаётся…
Фронтовик задумывается, и кажется, что эта деталь пробуждает в нём новые воспоминания. Алексей Александрович отставляет карабин:
– Вот так и в Карпатских горах в 44-м году не мог передёрнуть затвор винтовки-мосинки, так ослаб от голода. Бил камнем по рукояти затвора, чтобы его открыть и закрыть. Подпускали мы там бандеровцев метров на 30, чтобы из засады уничтожить. А сколько там мадьяр (венгров. – Прим. авт.) ликвидировали. Но и нам досталось – из 82 бойцов отряда вышли к своим только 14.
– Сложно пришлось в Карпатах? – стараюсь вывести на воспоминания.
– Это долгая история. В наш партизанский отряд прибыли из Москвы чекисты, чтобы набрать команду для борьбы с бандеровцами. В эту группу особого назначения под командованием капитана Петра Форманчука попал и я. Нас перебросили в Карпаты за линию фронта. Из-за дождей и горных водопадов сухари в вещмешках намокли и, смешавшись со взрывчатым толом, пришли в негодность. Мы начали голодать. Мой организм был привычен к таким испытаниям ещё с детства, когда я с 1930 по 1933 год пережил страшнейшие голодовки. Ел тогда жёлуди, лепёшки из высушенных на печи листьев липы и веток вереса, живот страшно пух. Бывало, и в партизанах ел раз в три–четыре дня, – вздыхает ветеран. – И вот идём мы в горах, смотрю – кости животных на тропе лежат. Не могу глаз оторвать, руки сами тянутся. Положил кость в рот и начал рассасывать, вроде легче стало. Спустя какое-то время нам посчастливилось встретить отару овец. Шла, как тёмная туча. И вот мы с ребятами, как говорится, без шума и пыли задрали несколько особей. Мне достался кусок лёгкого, который я съел сырым. А с куска овечьей кожи попытался сделать себе подобие обуви. Дело в том, что за две недели лазания по горам мои сапожки порвались полностью. Ноги были истерзаны камнями. Стал я прилаживать кожу к ногам, а она свежая, соскальзывает со ступни, попробуй примотать. Но мне с горем пополам удалось это сделать. Представляете, венгерские пограничники с бандеровцами как кошки прыгали по горам. У них же обувь! А мы босые…
Фотограф делает несколько кадров фронтовика с карабином, после чего Алексей Александрович продолжает:
– Мы передали по рации в Москву, чтобы к нам вылетел самолёт и сбросил груз с провизией в указанный квадрат. Немцы перехватили шифр и взяли нас в три кольца. Пытаясь прорваться, в первые дни мы потеряли 60 человек.
– Видимо, на артиллерию нарвались? – строю догадку.
– Артиллерию, только карманную. С горы как шибанули по нам гранатами. Рикошетом камни полетели.
– Вас не задело?
– Пощипало осколками шею, ногу, – ветеран показывает пальцем на внутреннюю сторону бедра. – Нашему капитану разбило лицо и рацию. Началась перестрелка. Начальнику штаба из Винницы пуля попала в колено. Мы ему из бука сделали носилки. А как нести? Сил ни у кого нет. Он, недолго думая, маузер к виску приставил и застрелился. Решил, лучше так, чем попасть в плен к мадьярам или бандеровцам. Ещё одному парнишке с Полтавы пуля прошила пятку. Идти не смог и приставил пистолет к виску, как и третий наш раненый товарищ. Выходя из окружения, уничтожили ещё четырёх бандеровцев, но в итоге враг загнал нас на вершину горы. На руках пулемёт и одна граната. Решили, помирать – так здесь, а не в низине где-нибудь в яме. Кстати, знаете, что меня не раз спасало в стычках с фашистами в белорусских лесах и в Карпатах? То, что на мне был трофейный китель, который я взял себе со склада полицаев после их уничтожения. Враг приходил на доли секунд в замешательство, и этого мне хватало для выстрела. А в Карпатах нам ещё и повезло. К горе подступили облака, мы в них скрылись и 13 июля 1944 года, прыгнув со скалы в реку Прут, вышли из окружения.
– Тяжело переживали потерю боевых товарищей?
– Не то слово. Наш командир отделения работал до войны милиционером в Мозыре. Вместе с ним на задание в Карпаты напросилась санитарка Нина из Турова. Они жили как муж и жена. Что мы только ни делали, как ни уговаривали, чтобы она с нами не шла в горы. Но она – единственная среди нас женщина – пошла и погибла. Как мы расстраивались! Мне командир сказал спуститься в низину и найти на месте, где произошла стычка с фашистами, её ремень, пистолет и кружку. Я спустился, вижу – все с нашей стороны и со стороны врага лежат погибшие. Ручей красный от крови. Я стащил с ног одного из мадьяр сапоги и попытался надеть, но не смог. Стопы болели так, что не получилось натянуть обувь. Огляделся, вижу – круглые часы на цепочке из кармана врага торчат. Достал, открыл – золотые. Ещё у одного бандеровца конфисковал пистолет по размерам меньше ладони с одним патроном в стволе. Решил, мало ли что, вдруг пригодится. Только вот всё это добро выпало у меня из кармана, когда шёл по горам, выходя из окружения. Если бы ты знал, как мы ползли по этим скалам. Держались один за одного, чтобы не сорваться. Двигались только ночью. Порой пятились спиной вперёд след в след, чтобы запутать врага, по таким местам, что и Суворов бы не прошёл. Ориентировались на вросшие в землю указатели, переходили ущелья по старым сгнившим переправам, через которые проросли деревья. Об одном только жалею. Что после смерти Сталина всю эту сволочь, с которой мы боролись, из тюрем и лагерей выпустили. А их надо было уничтожить на корню.
– И что же произошло с вами дальше? – спрашиваю после паузы.
– Мы попали в госпиталь в Черновицах. Медикам бинтовать раны сразу не получалось, под ними быстро скапливались вши. От них под повязками было черным-черно. – Фронтовик проводит пальцами по голове: – Вот так схватишь волосы – полная щепотка вшей. Под шлейками вещмешка вся кожа была в крови от укусов насекомых. В каждой дырочке ремня всё вшой этой проклятой было забито. Машинки для стрижки в волосах буксовали – столько там было этих кровопийц. После того как меня обстригли, я глянул в зеркало – кости, обтянутые даже не кожей, а сухой шкурой. Когда снимали одежду – она ломалась от грязи. В моём кармане что-то зазвенело, санитар с недоумением достал кости овцы, а я ответил: «Это моя еда». Врачи две недели меня какой-то серой водичкой отпаивали, так как организм после голодовки ничего не принимал. А когда мы пришли в себя, нас отвезли в Киев, откуда я решил добираться на телегах, запряжённых лошадьми, в родную деревню.
По пути в одном селе женщины напоили молоком. Сел я на завалинку отдохнуть, а хозяйка мне говорит: «Мы тебя никуда не пустим, у нас в деревне ни одного мужика не осталось, будешь нам по хозяйству помогать». «Я живым вышел из Карпат, в такой мельнице побывал, чтобы потом с бабами сидеть? – говорю. – Нет, на фронт, только на фронт».
Привезли меня в мой Киров – кругом бурьян, дома сожжены, а там, где сельский Совет был, волки бродят. Узнал я и о том, что троих моих дедов: 115-летнего Якова, Овдея 110 лет и 105-летнего Потапа фашисты закололи штыками. Моя одинокая мать, скитаясь по чужим землянкам, простыла и умерла. Часть земляков осталась жива только потому, что чешский офицер сымитировал их расстрел и отпустил в лес. За это его фашисты потом повесили. Поставил, значит, я вещмешок между ног, гляжу – из землянки две девочки выбежали, схватили за шею, обнимают. А что я могу им сказать? Их 16-летний брат Петя Мартыненко, который со мной ушёл в партизаны, погиб в неравном бою с бандеровцами в районе Ковеля. После того, как они это узнали, 30 лет со мной не разговаривали. Винили меня в его смерти. Да делать нечего, решил я идти в Красную армию.
Дошёл я, значит, до Калинковичей, затем до Гомеля, а дальше попал в Бобруйскую крепость, где нас начали обучать стрельбе из миномёта, вместо которого использовали сосновую палку. «Прицел 20, трубка 15, беглый огонь!» – звучала команда, а мы ставили наше «оружие» под углом 45 градусов и имитировали стрельбу. А вскоре приехали «купцы» и забрали нас в Минск, в 24-ю миномётную бригаду прорыва. Стали мы закреплять новенькие, пахнущие краской миномёты только с завода на железнодорожные платформы. А рядом шла установка «Студебекеров», «Шевроле» и «Доджей», присланных по ленд-лизу. Нас отправляли на фронт, который я догнал уже в Польше. Там, кстати, со мной произошёл интересный случай...
Ветеран выдерживает интригу.
– И какой же? – интересуюсь, не в силах ждать.
– Лежал в окопе, а вместо подушки положил под голову коробку от прицела для миномёта. Наступило затишье – уснул. Бух сапогом! Открываю глаза – смершевец стоит. Ёлки зелёные, думаю, попался. «Головацкий, вставай, в штаб дивизии пойдём», – сказал офицер. У нас в полку этого смершевца называли «человек, который не смеётся», настолько он серьёзный был. Заходим в штаб дивизии. Бо-о-о-же мой! Длиннющий стол красным бархатом накрыт, генералы сидят. «Ну-ка, герой, – обратился ко мне офицер, – подходь сюда. – Ветеран смеётся воспоминаниям. – Получи медаль "Партизану Отечественной войны". Смотрю, мой контрразведчик повеселел. Наверное, в первый раз улыбнулся. И что интересно, пока вёл меня в штаб – шёл сзади, а как я получил награду – пошёл рядом. А то контру во мне искал. Представляете, меня среди сотен тысяч бойцов отыскали и медаль вручили. Во какая дисциплина была на фронте! А если что, могли и к стенке поставить, к чёртовой матери расстрелять. Дисциплина и порядок на фронте были ого-о!
Немцы решили уничтожить нашу переправу на Одере, протаранив её самолётами-смертниками, начинёнными бомбами. Но зенитчики успели их сбить. Чёрные бомбардировщики рухнули так, что поднялся настоящий гриб, как от ядерного взрыва.
– В вашем наградном листе к медали «За боевые заслуги» написано, что 14 января 1945 года в Польше у местечка Липско на Родожском направлении вы предотвратили взрыв боеприпасов своего взвода, рискуя жизнью под артогнём противника. Помните, как это было?
– После того как мы договорились побеседовать о моём фронтовом прошлом, я почти ночь не спал. Воспоминания так нахлынули, в голове всё перекрутилось, вся эта страшная фронтовая комедия. Многое вспомнил, а этот случай забыл. Вот такие чудеса.
– А как форсировали Вислу, помните? – пытаюсь развить тему.
– На Висле наша артподготовка шла два часа. От пустых ящиков из-под снарядов солнца не было видно. У соседней с нами батареи 72-миллиметровых миномётов стволы до того распеклись, что бойцы мочили в воде шинели и оборачивали ими орудия. А когда они снова дали залп, орудия не выдержали и разорвались. Погибла батарея, а мы выдерживали. Кипела краска на стволах, ой кипела! День стал ночью, страшно сказать. Наши кухни немцы с самолётов бомбили, каждому бойцу на сутки оставалось по полтора сухаря и банка консервов. 19 января мы освободили город Лодзь. Поляки вёдрами носили чай вдоль колонны наших солдат, говорили: «Пан, гарбаты, проше, пан, гарбаты!» Очень тепло встречали советских солдат.
– Может, на Одере полегче было? – уточняю.
– Да что там! Когда мы форсировали Одер, на нашей стороне ни одного целого здания из кирпича не осталось. Мы даже окопы не копали – кругом воронка на воронке. Я миномёт воткнул между двух разрушенных стен, а рядом, что удивительно, рояль чудом не уничтоженный стоит. Выскочил я из воронки, пробежался, чтобы подразнить фрица. Бум! Бум! Бум! Пули стучат о стену. И что эти фашисты придумали, чтобы выкурить нас: по железной дороге подвезли большую пушку, зарядили. Она как грохнет! Снаряд пропахал фундамент разрушенного дома, за которым мы в воронке прятались. Нас ка-а-ак давлянуло взрывной волной! Я думал, мне конец. Кровь из ушей брызнула. Руками пошевелил – живой. Смотрю – рядом три бойца мёртвые лежат. Командира отшвырнуло и осколком вот так голову рассекло, – ветеран прочерчивает пальцем линию через весь лоб и замолкает, пытаясь вспомнить что-то важное.
– Что ж я хотел сказать? Ах да, один снаряд, который по нам выпустили, не разорвался. Блестящий такой! Не меньше 300, а то и больше 400 миллиметров был. Смотрю на него, жду, когда остынет, а рядом осколки сантиметров по 30 валяются, я на один плюнул – слюна закипела. Как остыл тот большой снаряд, я на него верхом сел, отдыхаю. Тут едет полевая кухня, увидели солдаты и повара меня верхом на снаряде, попрыгали с телеги, чуть котёл не обернули, пустились наутёк, – смеётся фронтовик.
– А кормили вас как? – продолжаю интересоваться.
– Готовили кашу из одной бузы – так мы называли почерневшее просо. У меня от неё была сильнейшая изжога, не мог остановить слюну. А перед боем у нас каждому солдату давали по столовой ложке чистого спирта. Так мы вот как придумали. Шесть ложечек одному, назавтра другому бойцу давали. И так по очереди, – улыбается ветеран. – Но это всё мелочи жизни, а была у нас ситуация и посерьёзнее…
– Это какая?
– При форсировании Одера у города Кюстрин стояли наши штрафники. Так немцы что сделали? Подогнали к ним цистерну. Бойцы решили проверить что там, зачерпнули, кричат: «Братцы, да это ж спирт!» – и нарезались. Ночью к ним нагрянули немцы и перерезали всех. Один связист спасся, прибежал к нам на огневую, доложил о произошедшем, обессилел и упал. Мы, когда поняли, что произошло, загомонили из пулемётов в темноту, ориентируясь на шум. Рассвело, ёлки зелёные, перед нами убитые власовцы и немцы лежат. Гляжу из окопа, Одер разлился – некуда фашистам бежать. Я взял ППШ, поднялся на бруствер, немцы с власовцами сидят за насыпью. Я направил на них автомат: «Ну-ка, братцы, марш за мной!» Привёл на огневую, присмотрелся, а им всем по 14 лет. Вот это вояки. А по остальным, кто только голову высунул из-за насыпи и не пожелал сдаваться, дал очередь из ППШ. Остались там в основном власовцы.
Потом немцы решили уничтожить нашу переправу протаранив её самолётами-смертниками, начинёнными бомбами. Но зенитчики успели их сбить. Чёрные бомбардировщики рухнули так, что поднялся настоящий гриб,как от ядерного взрыва.
А то был случай ночью на Одере – слышу: ш-ш-ш-ш! Я, недолго думая, прыгнул в траншею, да так неудачно, что чуть было какой-то палкой шею не распорол. Утром глядь: братцы, дак это же наши были! Оказалось, лётчицы на кукурузниках ошиблись и к нам на передний край контейнер с бомбочками высыпали. Благо всё обошлось.
– А как брали Берлин, за который получили медаль «За отвагу»?
– В Берлине было нечем дышать. Наши, а после американские самолёты как сыпанут бомбами! Кругом копоть, гарь поднималась, когда мы ползли по каменным развалинам. Сколько там танков наших уничтожили эти немецкие ополченцы. Плясь – и танка нет. Наша миномётная бригада входила в состав 8-й гвардейской армии, которой командовал Василий Чуйков – герой Сталинграда. Ох и ругался он крепко! Я таких называл «чапаевский вояка». Мы шли с ним прямо на Берлин. И вот в этих городских боях 17 осколками ранило нашего комбата. Мы его на носилки, а как дотащить? Кругом снайперы, которые так допекли, что артиллеристы по окнам, где они засели, из 203-миллиметровой гаубицы прямой наводкой били. Среди солдат это орудие называлась сталинской кувалдой. Била что надо!
– А комбата вы спасли?
– Потянули его на носилках под танками, вижу, два гитлеровских ополченца уже в возрасте, с красными повязками на рукаве выползли из-под разбитой машины. «Ну-ка сюда», – говорю и направляю на них автомат. Берите, мол, носилки и в безопасное место тащите. Решил, что снайперы в своих стрелять не будут. Так и вышло. Знаете, столько мы в Берлине хороших ребят потеряли в последние дни войны? Так много, что я не выдержал и этих фашистов, которые, бросив носилки, хотели драпануть к своим, на тот свет к чёртовой матери отправил.
Гвардии сержант Алексей Головацкий (на фото сидит в центре) после войны служил в 32-й Краснознамённой зенитной Гатчинской дивизии, которая располагалась в Германии.
А на родину после всех испытаний он вернулся 23 июля 1950 года.
– Как думаете, почему всё-таки бойцы Красной армии водрузили Знамя Победы над Рейхстагом?
– Один за всех и все за одного были. Вот такую сплочённость имели, – ветеран сжимает кулак. – Шли вперёд за Родину, за Сталина. Конечно, и у него были ошибки, но если бы не Сталин, победы мы бы не добились. А вообще, белорусский и русский народы победить нельзя, нельзя! – с пылом добавляет фронтовик. – А День Победы, знаете, как отпраздновали? На Эльбе вместе с американцами. Смотрю, идёт наш командир. Я ему: «Товарищ капитан, мне восемь дней не хватает до 20-летия» «Что?! И ты молчишь?» – сказал офицер и вскоре вернулся с пивом. «Подними, – говорит, – за твой день рождения и за нашу Победу!»
В приподнятом настроении ветеран прощается с работниками музея, целует руку фотографу Марине и садится в машину, продолжая вспоминать, как поётся в песне, о друзьях-товарищах, о боях-пожарищах…
– Я ведь 37 лет пел в хоре ветеранов войны, труда и Вооружённых Сил, – говорит Алексей Александрович и, желая подтвердить это, затягивает бодрым, басовитым голосом: – Солдат в атаку шёл не за награду, но велика награды той цена. Во имя чести воинской и правды – фрон-то-ви-ки, наденьте ордена! – Прервавшись на секунду, ветеран добавляет: – А в Берлине на стене здания, знаете, что написал осколком? «Головацкий А. А. из Белоруссии». Было нелегко, два моих брата и отец погибли, но всё-таки мы победили.
И подобных автографов наши солдаты оставили там немало. Чтобы помнили…