Освобождая Беларусь: боевые дороги Григория Ильина, или 300 дней на запад

В штрафбат

После боёв под Лельчицами судьба круто изменила жизнь Григория Ильина. Он был направлен в село Майское Буда-Кошелёвского района для пополнения 8-го отдельного штрафного батальона.

– Заходи, – пригласил Ильина в землянку  высокий, седой, со спокойным лицом и мудрым взглядом подполковник Аркадий Осипов, казавшийся пожилым, хотя было ему меньше сорока лет. – Вас направили к нам в штрафбат с формулировкой «За трусость», но поверить в это я не могу. Вы награждены орденом Красной Звезды. Трусам его не дают. Поскольку вы, Ильин, были направлены приказом командира дивизии, могу предположить, что между вами было какое-то личное столкновение. Признайтесь…

– Мне не в чем признаваться. За трусость – так за трусость, – сухо ответил Григорий.

– Да что вы его слушаете, товарищ подполковник, – отозвался из-за стола худощавый майор Александр Пальцын. – Ильин отказался выполнять бессмысленное задание начальства: сказал, что не поведёт людей на смерть.

– Ясно. Ладно, Григорий, – хлопнул Ильина по плечу подполковник. – Располагайся пока, отдыхай. Авось ещё всё образуется.

В ночь на 18 февраля 1944 года солдат подняли по тревоге. Бойцы построились. Оказалось, что кроме штрафников рядом была ещё одна большая группа лыжников, правда, раза в четыре меньше штрафбата, но тоже в маскхалатах. 

Вскоре к строю подъехала на «виллисах» группа офицеров. Среди них был командующий 3-й армией генерал-лейтенант Александр Горбатов.  Рослый, статный, он довольно чётко, но как-то не по-генеральски мягко, почти по-отечески стал говорить о боевой задаче. Ильин обратил внимание на то, что командующий опирался на большую суковатую палку. Лейтенант решил, что Горбатов, наверное, ещё не оправился от ранения. Это уже потом Григорий услышал не то легенду, не то быль о том, как «учил дураков» этой палкой прославленный полководец.

– Вам предстоит выполнить необычайную по сложности и ответственности боевую задачу! Проникнуть в тыл противника и активными действиями дезориентировать врага, – сказал Александр Горбатов. – Если поставленная цель будет достигнута, то проявивших себя стойкими бойцами, независимо от того, будут ли они ранены, освободят от дальнейшего пребывания в штрафном батальоне, восстановят в прежних званиях, а особо отличившихся представят к правительственным наградам.

Детали задачи объяснил комбат Осипов. Бойцам нужно было в ночь на 19 февраля незаметно для противника перейти линию фронта и, избегая боевых столкновений, зайти в тыл врага, а затем добраться до западной окраины Рогачёва. И вместе с лыжным батальоном захватить город, удерживая его до подхода основных сил Красной армии. На всё это отводилось трое суток, из расчёта чего и были выданы боеприпасы и сухой, далеко не богатый паёк (консервы, сухари и сахар). 

«Рус партизан!»

Безлунная ночь хорошо прикрывала бойцов. Иногда немцы простреливали некоторые особо опасные места пулемётами. При проходе в проволочном заграждении Ильин почувствовал удар по спине. Позднее днём он обнаружил, что пуля пробила солдатский котелок, притороченный к вещмешку («сидору», как их ещё называли). 

Рассвело. Заметив немецкую автоколонну, батальон замер, и, как только первые машины поравнялись с нашими подразделениями, по фашистам был открыт шквальный огонь. 

В хвосте колонны штрафников находился взвод противотанковых ружей под командованием 19-летнего, но уже имевшего солидный боевой опыт и ранения старшего лейтенанта Петра Загуменникова. Его бойцы сумели подбить два автомобиля, возглавлявших автоколонну. И вся эта немалая кавалькада машин оказалась запертой с обеих сторон на узкой дороге, ограниченной с обочин глубоким рыхлым снегом, потому что замыкающие автоколонну машины тоже были подбиты бронебойщиками. Успевшие выпрыгнуть из кузовов фрицы в панике бросились врассыпную. Кто-то из них, обезумев, кинулся в нашу сторону, навстречу свинцовому вихрю пулемётчиков и автоматчиков. Большая же часть немцев с криками «Рус партизан!» бросилась в противоположную сторону от дороги и была добита догонявшими их штрафниками.

Вместо запланированных трёх суток рейд продолжался целых пять. За это время были разбиты ещё несколько вражеских пеших и гужевых колонн, двигавшихся к линии фронта, а в одну из ночей разгромили штаб немецкой дивизии, подорвали несколько мостов на дороге, подходящей к Рогачёву с запада. Батальон действовал настолько активно, что уже к началу четвёртого дня были израсходованы почти все бое­припасы. Поступил приказ: на каждый автомат оставить НЗ (неприкосновенный запас) – по 10-20 патронов, но у многих солдат этого количества уже не было!

За все эти дни и ночи штрафники не могли нигде обогреться, разве только кое-кому удавалось накоротке переждать у горящих штабов и складов – подорванных или подожжённых. Но какой это был «обогрев»,  если нужно было немедленно уходить, чтобы не навлечь на себя опасность. Спать приходилось тоже урывками, когда ночью на какое-то время батальон приостанавливал движение. Многие умудрялись спать на ходу. О горячей пище даже и не мечталось. Наконец войска нашей 3-й Армии перешли в наступление и стали продвигаться вперёд. В этих условиях штрафникам приходилось маскироваться, чтобы отступающие в массовом порядке немецкие части не обнаружили почти безо­ружных бойцов. И всё же благодаря действиям штрафников бойцам Красной армии удалось захватить большой плацдарм на Днепре, с которого впоследствии и была начата операция «Багратион». Уже потом, когда поход в тыл противника под Рогачёвом был завершён, в армейской газете сообщили, что «беспримерный рейд дерзко и смело осуществили отряд Осипова и лыжный батальон Камирного». Это была первая и последняя публикация о штрафбате, хотя и замаскированная: «отряд» – может, какой-то партизанский? До самого конца войны 8-й штрафбат никогда и нигде не упоминался. Его ни разу не посетили ни кинооператоры, ни фотокорреспонденты, ни представители журналистской братии, даже из дивизионных газет. Видимо, сверху было наложено табу на освещение действий штрафников.

А командующий 3-й армией генерал-лейтенант Александр Горбатов выполнил обещание. За рогачёвский рейд 600 из 800 бойцов были освобождены от наказания штрафбатом, многие получили ордена и медали.

Когда же Григорий Ильин вместе с бойцами вошёл в Рогачёв, город лежал в руинах. Лейтенант заметил бегущую по улице женщину. Почти без сил, плачущую, грязную, страшную... Тут Ильин увидел погреба, двери которых  вместо замков были закреплены проволокой. Он открыл два погреба, а там – люди. Голодные, измученные. Много было детей, которых заперли немцы. Некоторые не могли идти – выползали... Одна женщина вдруг стала целовать грязные кирзовые сапоги лейтенанта. Он отскочил: «Зачем?» А она: «Ты не знаешь, какое это счастье снова увидеть божий свет». Так и стояла ещё долго эта картина перед глазами Григория. 

Но и после 24 февраля Рогачёв был надвое разделён линией фронта. Полностью райцентр освободили только через полгода. Немцы заранее укрепили оборону на Днепре. По правому берегу протянулись линии траншей, артиллерийских позиций, проволочных и минных препятствий, деревни превратились в мощные узлы сопротивления, а лесные массивы – в непроходимый заминированный бурелом. Трудным для форсирования оставался и глубокий Днепр, ширина которого местами достигала 300 метров. 

"Героями Советского Союза и полными кавалерами ордена Славы стали 59 человек, проявивших мужество в боях под Рогачёвом.

Под обстрелом по льду

На второй день после освобождения Рогачёва штрафбату было приказано преодолеть речку-невеличку и захватить плацдарм на её западном берегу, что оказалось не такой уж лёгкой задачей. На реке Друть особенно сильной была первая полоса обороны немцев – глубиной шесть-семь километров, с тремя позициями. Ширина водной преграды доходила до 60 метров, глубина – 3,5 метра. Это была заболоченная, слабозамерзающая долина до полутора километров.

Ночь стояла безлунная и пасмурная. Лёд был изрядно продырявлен, и потому приходилось в темноте прощупывать его ногами, чтобы не угодить в полыньи, пробитые снарядами и минами. Может, это состояние льда так успокоило немцев, что они не освещали ближайшие подступы к своим траншеям, хотя миномётный огонь по льду изредка вели. Ильин ухнул в воду сразу. Наверное, потому, что, вглядываясь под ноги, всё-таки старался в темноте рассмотреть и то, как движется его взвод. Лёд, за который он стал хвататься в кромешной тьме, состоял из мелких, едва схваченных ночным морозом осколков и легко крошился в руках. Тело уже чувствовало холод Друти. Набухли ватные брюки, телогрейка промокла почти до ворота, да ещё ППШ весом более пяти кило тянул вниз. Спас Ильина штрафник-ординарец, который вытащил его из воды. А в это время без специальной обуви, штурмовых лестниц, «кошек» и канатов бойцы преодолевали обрывистый и обледенелый вражеский склон. Его покров разрушали с помощью штыков, финских ножей да сапёрных лопаток, проделывая в замёрзшей корке углубления.

Стремительной атакой штрафники выбили немцев из передней траншеи.  Бойцы стали преследовать убегающих немецких солдат и в результате захватили плацдарм на участке Маньки-Коноплицы. К этому времени пропитавшаяся водой одежда Ильина постепенно превращалась в ледяной панцирь. Увидев это, командир роты Михаил Сыроватский приказал двоим легко раненым штрафникам доставить Григория в медпункт батальона. А там уже собралась группа солдат, которые беседовали возле костра.

– А я вам так, ребята, доложу, – рассуждал приземистый сержант. –  Насмотрелся я на штрафников на передовой и могу сказать, что в большинстве это бойцы порядочные. Скажу даже – высокого долга и высокой воинской морали! Конечно, изначально все они были разные, и прежняя вина у каждого была своя. Рядом могли находиться растратившийся где-то в тылу пожилой техник-интендант и юный балбес-лейтенант, который опоздал из отпуска или по пьянке подрался из-за смазливой медички. Но в бою наступал у них момент внутреннего, как бы так сказать,  преображения, даже готовности к самопожертвованию. И эти люди становились едины в том, что в бой шли, как на молитву. Вот ещё такая деталь: между собой они общаются на «вы». Матерную брань считают дурным тоном. Ну а если отринуть высокопарность, то, верно, допустим среди штафников и такой мотив: «Пусть меня ранят, пусть погибну – так ведь реабилитируют! И семья в тылу получит деньги по восстановленному офицерскому аттестату...» Разве не так? – обратился сержант к Ильину, заметив отсутствующие на его форме погоны. 

– Всё правда. Вот вам расскажу случай. Возле Озерищ мы прицельным залпом перебили немецкую охрану, которая гнала куда-то толпу местных женщин и подростков. Потом был встречный бой – столкнулись с немецкой колонной из 16 крытых большегрузных машин на гусеничном ходу. Всю технику сожгли, в живых не оставили ни одного из солдат врага.

– Даже тех, которые подняли руки? – не поверил сержант.

– Даже тех... Пленных немцев числом 80 человек поставили в две шеренги на колени в снег и скосили из автоматов. Это я не к тому, что вот, мол, мы штрафники какие-то жестокие преступники. Наш батальон действовал в тылу противника, фактически находился на положении партизанско-диверсионного отряда. А диверсанты, как известно, пленных не берут... А знаете, офицеры-штрафники не только пленных не брали. Мы и трофеи из-под немца не трогали. Брезговали. В той операции наш батальон захватил грузовик, кузов которого был полон ящиками со шнапсом и питьевым спиртом. И вот представьте картину: бойцы расстреливают кузов, в направлении реки текут огненные ручейки и на февральском ветру мечется синее спиртовое пламя...

"На территории Рогачёвского района находится более 80 воинских захоронений, в которых обрели покой около 19 тысяч воинов Красной армии.

Через «рощу смерти»

Наступление наших войск продолжалось. Дорога, по которой двигался Григорий Ильин, вернувшийся из штрафбата после боёв за Рогачёв вместе с солдатами, представляла собой  сплошное месиво грязи, воды и снега. Погода стояла  мерзкая: пронизывающий холод, туман. Высушиться негде, места были безлесные, бедные. Окрестные деревни сожжены и разрушены, в немногих уцелевших домах находилась тьма голодных и обор­ванных гражданских: старики, женщины, дети. Здесь же, в одном доме с людьми, были чудом уцелевшие телята, поросята, овцы. 

«Вонь, смрад, вши, случаи заболевания тифом. Самые мои мрачные воспоминания о войне связаны с боями под Витебском, – писал потом в своём дневнике Ильин. – Нигде и никогда я не видел столько вшей, сколько их там было, не только в обмундировании и нательном белье, но и на шинелях и полушубках. Муки были страшные, и пришлось срочно принимать меры. Спасала трофейная вошебойка  (специальная камера), в которой «прожаривали» одежду и бельё. Организовали мы и помывку в бане, но это помогло только на время». 

В районе Витебска, у деревни Сиротино, взвод Ильина направили  сменить сражавшихся красноармейцев. И чем ближе солдаты подходили к переднему краю, тем больше были видны следы кровопролитных боёв. При подходе к «роще смерти» на заснеженном поле Ильин увидел лежащего солдата. «Братцы, помогите!» – кричал тот, но колонна проходила мимо под окрики офицеров: «Вперёд! Быстрее! Место просматривается и простреливается!» У первой траншеи Григорий увидел следы сильнейших боёв – разрушенный и разбитый прямым попаданием крупного снаряда дом, в котором было много людей. Все они, искромсанные и разорванные осколками, лежали тут же –  вперемешку ноги, руки, обнажённые куски человеческих тел среди земли, снега и обломков брёвен, кое-где сохранившиеся лица со следами предсмертной муки, оскаленными зубами, прикушенными языками.

Когда же Ильин зашёл в окоп, он увидел, что наружные части брустверов укреплены застывшими человеческими трупами. 

–  Привыкай, лейтенант, – сказал красноармеец с перебинтованной кистью из взвода, который отходил после боя в тыл. – Попробовали бы вы их похоронить в мёрзлом грунте, который так трудно долбать, а так они от пули могут ещё живых уберечь. Только пристроить тела нужно так, чтобы труп был повёрнут лицом к фашистам, а то уж очень жутко, особенно по ночам, при свете немецких осветительных ракет.

– Да ты нас не пугай, – отозвался рябой солдат из взвода Ильина. – Мы  в Городке под Витебском тоже на многое насмотрелись. Ворвались на окраину, а в одиночном окопе сидел заросший рыжей щетиной пожилой солдат, а на бруствере окопчика лежала его трёхлинейка. Подошёл я ближе, окликнул: «Эй, славянин, какого полка?» Никакой реакции. Вижу у него пулевое отверстие во лбу и тоненькая струйка крови... Так и сидел бедолага, уже закоченелый. Вот какими должны быть памятники солдатам войны...

А в это время, спрятавшись за трофейный тягач, командир батальона Комаров беседовал с захваченным в плен немцем в окровавленном маскхалате и повязкой с красным крестом на рукаве. У бронетранспортёра, опёршись на колесо, сидел второй немец, раненый, с перекошенным от страха и боли лицом, он кричал санитару: «Ганс, не оставляй меня, не бросай! Иван меня убьёт!» Из расположенной поблизости землянки послышались автоматные очереди – это добивали тяжелораненых гитлеровцев. На лице сидящего у тягача немца появились слёзы, он всхлипывал и тянул руки к санитару. Тот подошёл к нему, начал успокаивать, потом взял на плечи и, сгибаясь под тяжестью, понёс в тыл. Санитар хорошо говорит по-русски. В ходе общения выяснилось, что он жил в России до 1934 года с родителями, которые работали на советском заводе как иностранные специалисты. Санитар горестно сморщился, услышав автоматные выстрелы в землянке-госпитале. А разведчик, вылезший на поверхность, перезаряжая диск в автомате, злобно крикнул немцу-санитару: «А ваши как поступали с нашими ранеными?! Получайте, что заслужили!»

– И всё же они пленные, а не солдаты, – вступился было Ильин.

– Для меня, товарищ лейтенант, они фашисты! Я сам из этих краёв, и знаешь, что мне местные рассказали? В 1941 году в двух километрах на запад от Сиротино, у песчаного карьера у Гнилого моста эти нелюди мирных жителей расстреливали. Когда колонна женщин, стариков и детей подошла к карьеру, одна бабушка увидела свежевырытые ямы и закричала: «Убегайте, кто может! Вас ведут убивать!» Фашисты тут же застрелили её. И всех, кто шёл в той колонне, уничтожили, а начальник полиции Боровиков лично зарубил лопатой выползшую из-под мёртвых тел восьмилетнюю девочку Бэлу. Дочь моих соседей. Так что не будет им пощады, пока с нашей земли не уйдут.

Какое-то время бойцы стояли молча, а их лица, казалось, потемнели от набежавших тяжёлых мыслей. 

 

 (Продолжение следует...)

Часть 1 -  Освобождая Беларусь: боевые дороги Григория Ильина, или 300 дней на запад

Часть 2 -  Освобождая Беларусь: боевые дороги Григория Ильина, или 300 дней на запад

Часть 3 -  Освобождая Беларусь: боевые дороги Григория Ильина, или 300 дней на запад