Засекречены на 70 лет: о чём рассказали надписи на стенах тюремных камер оккупированного Гомеля?

«Шестаков Василий Г. приговорён к расстрелу. Расстреляли 25 июня 1944 года за партизанство», «Ф. Я. Рыбаков из деревни Низкая Улица Княжецкого района. Погиб голодной смертью, не зная своей вины», «Костя матрос Балтики из воздушно-десантного отряда Комарова погиб 26 сентября 1943 г., расстрелян», «До свидания, товарищи, помните фашистскую власть. Дубовицкий Пётр Павлович. Вятка», «Погиб здесь в тюрьме 25 сентября Ермаков Николай Петрович из Москвы, сообщите через газету о моей гибели матери Ермаковой Анне Ильиничне» – десятки сотен подобных надписей были оставлены узниками на стенах фашистских тюрем в Беларуси. Им посвятил свою книгу «“Кто может, передайте родным…”: Тайны тюремных камер оккупированного Гомеля (1941–1943)» заведующий центром военной истории Института истории НАН Беларуси доктор исторических наук, профессор Алексей ЛИТВИН: «Среди документальных свидетельств отечественной истории в близком к нам XX веке особое, щемящее чувство вызывают послания патриотов, брошенных в нацистские застенки. В результате моего исследования была написана книга, повествующая о мужестве и героизме узников, которые перед лицом неминуемой смерти сохранили высокий моральный дух».

Были засекречены. 

28 ноября 1943 года – через два дня после освобождения Гомеля от немецко-фашистских захватчиков – надписи заключённых были скопированы и их перечень отправлен в Тюремное управление НКВД в Москву, где на долгие годы они были засекречены и недоступны исследователям. Надписи свидетельствуют, что среди арестантов были жители не только Гомеля, но и доставленные в тюрьму из районов Гомельщины и Брянщины, а также военнопленные. Оставляя надписи с адресами семьи, узники надеялись, что об их участи сообщат выжившие сокамерники либо те, кто прочитает послания после освобождения. Они не подозревали о том, что выцарапанные, написанные огрызком карандаша или собственной кровью на стенах трагические строки будут потом закрашены, заштукатурены, а их бумажные копии на долгие годы засекречены.

Алексей Литвин первым из исследователей ознакомился с документами и начал поиск сведений о людях, оказавшихся в фашистских застенках, в Государственном архиве Российской Федерации в Москве, в архивах Минска и Гомеля. 

– Даже по прошествии большого времени поражаешься, как велика была потребность у этих несчастных людей, не по своей воле оказавшихся в немецком плену, хоть как-то подать о себе весточку родным и близким, не быть в горьком положении без вести пропавших, – отмечает Алексей Литвин.

Надо держаться! 

За короткими сообщениями на тюремных стенах зачастую вставала жизнь, полная героизма. Так было и с надписью: «Алма-Ата, Пушкинская, 25 – Ершов Дмитрий Андреевич, расстрелян». Автору книги благодаря публикации в газете удалось найти сына Ершова, который со слов друга своего отца Павла Васильева (вместе они находились в фашистской тюрьме) рассказал о последних днях жизни Дмитрия Ершова. Из повествования следовало, что он был рассудительным, хорошим человеком, заметно выделялся среди окружающих. «Мы много с ним говорили о жизни, – приводил в письме слова Павла Васильева сын Ершова Анатолий. – Он в разговорах постоянно нас подбадривал, много раз повторял: “Нам надо всеми силами держаться!” Внешне он выглядел как все в лагере – был сильно исхудавшим. Я сам весил тогда 39 килограммов. Вообще, люди были как тени, одни кости да кожа. Как он решился на побег, я не знаю. А куда убежишь? Кругом же немцы».

– Поскольку два друга были земляками – алма-атинцами, – сообщал Анатолий в письме автору книги, – то впоследствии дали друг другу слово – если кто останется после лагеря в живых, то отыщет в Алма-Ате семью или других близких. Тогда же оба обменялись домашними адресами. Оказалось, что мой отец выполнял в бараке роль фельдшера (он перед войной закончил такие курсы), подкармливал своего земляка, а когда у того разболелась нога, старался как мог лечить Васильева. Жил мой отец как бы в отдельном закутке в бараке вдвоём с мужчиной, который был постарше. По одной из версий, мой отец совершил побег из лагеря осенью 1943 года, когда уже слышалась канонада артиллерии наступающих частей Красной армии. Конечно, это был дерзкий, смертельно опасный поступок – по законам военного времени за это полагался расстрел. Вероятно, отец рассчитывал, что в начавшейся суматохе его побег как-то останется незамеченным...

Причём отец бежал не в одиночку. Здесь мне представляется уместным высказать такое предположение – вторым участником побега мог быть тот самый пожилой мужчина, который проживал в лагере вместе с моим отцом. У кого-то из них явно были связи с внешним миром, была договорённость, что их переправят к партизанам. Но немцы выследили дом, где беглецы скрывались, схватили там хозяина-старика и девушку, которые должны были переправить мужчин к партизанам. Через несколько дней после этих событий в лагере видели, как в тюрьме расстреляли старика и девушку. Видели за колючей проволокой и Ершова, которого, видимо, выводили на короткую прогулку из камеры. Позже слышали из тюрьмы частые выстрелы. Всё это происходило, по словам Васильева, в конце сентября 1943 года, незадолго до ликвидации лагеря в Гомеле.

Гомельская тюрьма, где погибло около тысячи человек, после освобождения города. Ноябрь 1943 года.

• 15-летнего Васю Шестакова немцы арестовали за помощь партизанам. Он, не видевший ещё жизни, ожидал смерти. Какое страшное испытание! Вася пишет: «О! Как тяжело жить в ожидании смерти». Отсчитывая оставшиеся до казни дни, мальчик завёл календарь. Каждый день он отмечал на стене. И вот 25 июня, когда наши войска подходили к Могилёву, гитлеровцы расстреляли белорусского паренька. На этом обрывается его календарь. Перед уходом из камеры Вася написал: «Шестаков Василий Г. приговорён к расстрелу. Расстреляли 25 июня 1944 года за партизанство».

«Наша возьмёт…» 

В камере № 3 второго корпуса была обнаружена надпись «Яночкин». В Государственном архиве Гомельской области нашёлся подлинник воспоминаний выжившего в гитлеровских застенках Тимофея Яночкина. Оказалось, что перед войной он являлся деканом факультета языка и литературы Гомельского педагогического института имени В. П. Чкалова (ныне ГГУ имени Ф. Скорины). «Когда меня перевели из карцера в большую камеру, – писал Яночкин, – то через неё прогоняли новых заключённых, пока не распределят по камерам... В день через мою камеру проходило по две партии арестованных. Особенно много людей пригоняли из города Добруша. При этом арестовывали людей целыми семьями, вплоть до грудных детей. Арестовывали за малейшее подозрение и направляли в тюрьму. Тюремные условия застенков СД не поддаются никакому описанию. Питание было чрезвычайно скверное. В день давали 200 граммов хлеба-суррогата (из ячменных шароек и желудей) и миску супа, который состоял из воды и ложки гречневых шароек, совершенно несолёный. Заключённые совершенно справедливо называли его баландой. Суп этот выдавался далеко не каждый день. На прогулку людей из камер не выпускали. Только в уборную два раза в день на пять минут. Многие заключённые сидели по несколько месяцев (6–8) без следствия и представляли из себя ходящие тени, на которых было страшно смотреть...» 

Узникам тюрем иногда чудом удавалось передать записки родным и близким. Так, 19-летняя девушка из города Слуцка, имя которой, к сожалению, не сохранилось, на листке школьной тетради написала: «Боря, нас ночью убьют; поганые чувствуют, что им скоро конец. Я им в лицо сказала, что наша возьмёт. Боря, ты меня прости, что я тебя огорчила. Знаешь, не всегда так говоришь и делаешь, как хочется, а я тебя так люблю, так люблю, что не умею сказать. Боря, я сейчас прижалась к тебе, и ничего мне не страшно, пусть ведут. Вчера, когда очень били, я про себя повторяла: «Боренька». А им ничего не сказала – не хочу, чтобы они слышали твоё имя. Боренька, ты прощай, спасибо тебе за всё!» 

• Вместе с Васей сидел 14-летний Веня Свеногодховский. Немцы убили его отца, мать угнали неизвестно куда, а мальчика посадили в тюрьму. Веню расстреляли. А вот ещё одна надпись: «Ф. Я. Рыбаков из деревни Низкая Улица Княжецкого района. Погиб голодной смертью, не зная своей вины». Его, Рыбакова, гестаповцы схватили без всякой вины и причины и уморили голодом.

О нечеловеческих страданиях, которые выдержали патриоты, свидетельствовали показания бывшей заключённой Кондратьевой: «Ночью 7 февраля 1943 г. по списку немцами было арестовано 200 человек рабочих паровозо-вагоноремонтного завода Гомеля. 10 февраля при содействии знакомого Зайцева А. И., который работал в тюрьме при санпропускнике, через щель стены санпропускника своими глазами я видела девять рабочих ПВРЗ, мывшихся в пропускнике, среди которых были мой муж Кондратьев, Пивоваров и Бетанов. На их спинах были оторванные куски тела, все окровавленные. Они не могли смывать кровь со своего тела от боли. Пивоваров успел мне сказать, что их били кожаной плетью (по 70 ударов каждому). 22 февраля 1943 г. я была около тюрьмы и видела, как подъехало пять автомашин крытых и одна открытая пятитонка. В ней были рабочие ПВРЗ. Рабочий Бетанов сумел бросить записку, в которой было указано: адрес его и что он погиб. Кто-то крикнул: “Прощайте, люди, расстрел”».

«Немецкие следователи напоминали мясников на бойне, – свидетельствовала представителю Чрезвычайной государственной комиссии бывшая узница гомельской тюрьмы Мельникова. – Помню, однажды меня вели на допрос. И когда я шла по коридору, то из следственной комнаты вышел следователь Отто. Он был в одном джемпере, рукава были по локоть засучены и обе руки у него были в крови. С окровавленными руками я видела и другого следователя, по фамилии Каст. Заключённых избивали не только на допросах, но и в камерах. Избивали за малейшее нарушение порядка… Как бы в насмешку, “баланду” давали не в обыкновенной посуде, а в банных тазах. Эти тазы никогда не мылись, и пища наливалась в грязную посуду…»

• Тюрьма в Гомеле действовала с первых дней нацистской оккупации. Она располагалась в четырёх корпусах бывших зданий тюрьмы УНКВД Гомельской области по улице Советской, 73. 

Дмитрий ЕРШОВ (слева). 1941 год.

Пели «Москву майскую». 

Окончательную «разгрузку» тюрем гитлеровцы осуществили перед своим отступлением с оккупированной территории. Первой крупной тюрьмой, которая с 24 по 26 сентября 1943 года в срочном порядке была освобождена от узников, являлась гомельская. В ней содержалось около тысячи советских граждан.

Работники тюрьмы угрожали заключённым, что в случае если они не прекратят кричать и высказывать проклятья в адрес фашистов, их будут расстреливать в камерах. Однако и эти угрозы не влияли на узников, которые отвечали: «Нам всё равно, умирать в камере или же во дворе» – и продолжали прощаться друг с другом. Во многих камерах арестованные, обречённые на смерть, хором пели «Интернационал» и «Москва майская», где были такие слова: «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты – самая любимая!» Старания охраны тюрьмы остановить пение заключённых ни к чему не приводили. На предупреждения и угрозы арестованные не обращали никакого внимания и ещё громче продолжали петь.

Один из охранников на допросе вспоминал такой случай: заключённый комсомолец Воробьёв взобрался к окошку камеры и во всеуслышание призывал арестованных мужаться и не преклоняться перед палачами. Он заявлял: «Эти палачи истребляют мирных советских граждан, в том числе женщин, детей и дряхлых стариков, но недалёк час их гибели, Красная армия на днях освободит Гомель и отомстит за всё палачам».

По Воробьёву стреляли с улицы, но, по-видимому, не попали. Вечером фашисты прикладами убили его в камере, а труп выбросили в яму, наполненную телами расстрелянных.

Этот случай не заставил замолчать заключённых, которые перед смертью продолжали высказывать свою ненависть и проклятья в адрес фашистских извергов. 

Один из узников во всеуслышание заявил: «Вы почувствовали приближение Красной армии и поэтому истребляете невинных советских людей. Запомните, что за наши жизни вам Красная армия отомстит. Не думайте, что вам это пройдёт. Недалёк час, когда всех фашистов постигнет такая же участь, как и нас».

* * *
Сколько их, невинных жертв былой войны, остаётся ещё безвестными? Святой долг наш – по мере возможности возвращать их имена из небытия, хранить в памяти новых поколений.

Автор фото: Фото из архива Алексея Литвина